«Наставник… – в последний вечер перед расставанием обратился к нему Клочок. Он упрямо продолжал называть Волкодава Наставником, как будто от этого что-то зависело, и звучали в его голосе неуверенность и тоска. – Вот дом, полный светильников, – продолжал младший Волк. – Они кажутся яркими, пока стоит ночь. Но стоит заглянуть в двери рассвету, и сразу становится понятно, какое жалкое дают они пламя и как оно нещадно коптит… Это я к тому, что на свете пруд пруди называющих себя учителями, но немного среди них настоящих… Как мне сделаться настоящим, Наставник, как мне стать подобным тебе?»

Вот тут Волкодав, не слишком привыкший копаться в собственных ощущениях, едва ли не впервые в жизни явственно понял, что имеют в виду люди, когда говорят: хоть смейся, хоть плачь. Он сам-то себе не особенно нравился – и вот тебе пожалуйста: его спрашивали, как стать таким же. Да ещё величали гордо и знаменито: истинным Наставником. Да, парень… так уж получается – придётся теперь тебе каждый день самому отвечать на вопросы. Теперь, когда ты только-только разохотился их задавать…

«Не стремись стать как я, – сказал он Клочку. – Будь собой. Я что, я всего лишь человек, зачем мне подражать? Лучше к Небу тянись».

«Но смогу ли я действительно чему-то учить… Моё кан-киро так несовершенно…»

…рядом с твоим, хотел добавить Волк, но вслух не выговорил – сказал глазами. Волкодав понял его. И усмехнулся в ответ:

«А кто совершенен? Ты ещё выучишься всему, чего тебе сейчас не хватает. У тебя есть главное: ты обрёл Понимание. А значит, сумеешь и другим указать к нему путь. Не забывай только, что у каждого этот путь свой…»

Клочок довольно долго молчал, по обыкновению упрямо насупившись. Со стороны могло показаться, будто он не понял сказанного бывшим Наставником, а если и понял – то никак не желал принимать. Волкодав знал, что неприятие это кажущееся: такое уж было у Волка обыкновение переваривать услышанное, расставляя по порядку на полочках памяти.

«Куда же ты отправишься, Наставник?» – спросил он затем.

На самом деле Волкодав хотел бы самым скорейшим образом добраться до Галирада. А там – сквозь единственные известные ему Врата возле Туманной Скалы попробовать попасть в Беловодье. Из Тин-Вилены в сольвеннскую столицу или в не столь уж далёкий от неё Кондар часто ходили корабли, а значит, прямое путешествие не заняло бы особо долгого времени… Вот только одна незадача. Почём знать, удалось ли Эвриху побывать на том островке у северо-западных берегов Шо-Ситайна, куда, собственно, они с ним держали путь три года назад?..

Волкодав так и объяснил бывшему ученику:

«Когда я пришёл сюда, я странствовал вместе с другом… Я должен выяснить, удалось ли ему в одиночку исполнить обет, который мы давали с ним вместе».

«Так ты отправишься по его следам?»

«Да».

Волку отчаянно хотелось расспросить его поподробнее. Парень как будто желал наверстать всё упущенное за три года молчания. И в то же время корил себя за невместное, как казалось ему, любопытство.

«Прости, Наставник… Это далеко?»

«Есть места подальше, хотя многие скажут, что и это неблизко. Я должен пересечь Озёрный край и выйти к морю… в место, именуемое Ракушечным берегом».

Пожалуй, всего разумнее было бы одолеть по крайней мере часть расстояния на попутном корабле каких-нибудь островных сегванов – вроде Ратхара Буревестника, с которым должен был отправиться Эврих. Денег, заработанных в крепости, вполне хватило бы оплатить труды честного морехода из тех, к кому с доверием относился Айр-Донн. Волкодав честно обдумал про себя такую возможность, но… так ничего в этом направлении и не стал предпринимать. Что-то до сих пор ему с морскими путешествиями не слишком везло. Единственное плавание, в которое ему случилось пуститься – на сегванской, кстати, «косатке», – кончилось тем, что корабль разнесло в щепы, а они с Эврихом и маленьким Йаррой выбрались на берег только необъяснимой милостью каменного чудовища, именуемого Всадником… Нет уж! Волкодав понимал, что морского путешествия всяко не избежать, но… пусть уж лучше оно состоится потом. Когда он побывает на острове и всё как есть выяснит. Может, Эврих там уже побывал. Тогда невелика будет важность, если по пути в Галирад опять что-то стрясётся. А до тех пор он лучше будет странствовать иным способом. Более надёжным.

Ну а надёжней всего, по мнению Волкодава, были его собственные ноги. Босиком ступающие по лесной дороге. Или – вообще без дороги.

«Если верна карта Салегрина Достопочтенного, – сказал он Клочку, – я найду там приметную гору; её вершина видна с островка, куда я должен попасть. Салегрин, следуя местному преданию, называет эту гору Шипом».

Он даже вытащил карту, чтобы показать её Волку. Самому ему рассматривать карты когда-то понравилось едва ли не больше, чем даже читать «путевники» землепроходцев или записи учёных вроде старика Салегрина, досужих слушать россказни путешественников. Обнаружив в библиотечном чертоге очередное «Зерцало стран…» или «Начертание земель…», он сразу принимался листать книгу в поисках карты. Найдя же таковую – тщательно в ней разбирался, перво-наперво отыскивая места, которые хорошо знал. И, если они оказывались изображены верно, уже с некоторым доверием изучал всё остальное. Если же, к примеру, на карте Светынь текла с юга на север, море между северными побережьями и Сегванскими островами оказывалось узким заливом-притиском, а Самоцветные горы стояли, оказывается, чуть не на перекрёстке торных трактов, – он крепко задумывался, следовало ли читать эту книгу или, может, стоило поискать более дельную.

И вот ещё что было удивительно. Описатели земных устроений, как правило, не мелочились и карту в своих книгах помещали одну-единственную, но зато – всего мира. Впервые обнаружив такое, Волкодав попросту оробел перед дерзновенной смелостью учёного мужа, посягнувшего уместить на бренном листе сразу всё созданное Богами. Потом, помнится, он присмотрелся – и там, где полагалось бы змеиться верхним притокам Светыни, увидел ничем не заполненное пятно. Пустоземье, гласила сделанная красивыми буквами надпись. На этом, помнится, венна сразу оставила благоговейная робость. И в дальнейшем он высматривал в книгах карты менее смелые по охвату, зато верные и подробные. Салегрина же ему когда-то хвалил ещё Эврих, повсюду таскавший с собой его книгу, переписанную мелким уставом нарочно для удобства в пути. Найдя Салегриново «Описание…» в храмовой библиотеке, венн обрадовался ему, точно старому знакомцу, – и, листая страницы, действительно узнавал отрывки, которые, бывало, вслух читал ему Эврих. И вот теперь он сам прочёл знаменитую книгу – дотошно, от корки до корки, как выражались некоторые учёные люди. И, конечно, предостаточно нашёл у Салегрина непроходимого бреда. Вроде того, что Галирад якобы основали три брата-сегвана, а из четырёх колен вельхского народа коренным было-де западное. Однако карты в книге – своя при каждой главе – оказались на удивление толковыми, и Волкодав потратил немалое время, перерисовывая некоторые из них для себя.

Ну а эта – Озёрный край от северного побережья до самого Заоблачного кряжа – недаром составила его особенную заботу. Он с самого начала верил, что поселился в крепости не навсегда. Знал, что приложит к тому все мыслимые усилия, да и Боги в небесах не бездельники… Не ведал только, когда вернётся свобода. И вот – день настал, и они с Клочком обозревали на карте дорогу, на которую он уже завтра должен был ступить.

Пятки, правду молвить, чесались.

«Далёкий путь…» – только и проговорил Волк. И это был единственный намёк на приступ удивительного бессилия, поразивший Наставника в поединке, который молодой венн позволил себе сделать. Далёкий путь… Как же ты преодолеешь его? И сумеешь ли преодолеть? Если бы только я смог пойти вместе с тобой!

Действительно, странное и малоприятное нездоровье, превращавшее мир в скопище зольно-пепельных теней, продолжало посещать Волкодава. Впрочем, таких безобразий, как во время достопамятного поединка, более не приключалось. Дело, наверное, было в том, что он сразу перебрался ночлежничать в корчму Айр-Донна и каждый день лакомился сметаной. А потому Волкодав крепко надеялся, оставив далеко за спиной каменные своды и стены, негодные для жизни человека, покинуть с ними и хворобу.