– На что тебе грамота, телохранитель? Может, звездочётом стать хочешь? Звёзды считать, когда они у тебя из глаз полетят?

Он даже и съязвить как следует не умел. Волкодаву надоело выслушивать дерзости сопляка, он убрал книжку в футляр, поднялся и молча пошёл прочь. Атталик тотчас догнал его и схватил за рукав, поворачивая к себе. Схватил тоже неумело – надумай Волкодав освободиться, у него только хрустнули бы пальцы. Венн остановился, а Мыш растопырил крылья и кровожадно зашипел. Волкодав накрыл зверька ладонью: расцарапает мальчишке нос, объясняйся потом.

– Кто-то из нас лишний на этом свете, телохранитель, – тихо и зловеще выговорил Атталик. – Почему кнесинка ездила кататься на лошади с тобой, а не со мной? Почему ты, худородный венн, повезёшь её к жениху и будешь спать возле её порога, а я останусь здесь? Пусть длиннобородый Храмн судит, кто из нас двоих достойней служить…

Волкодав мог без запинки перечислить свой род на шестьсот лет назад, до самого Пса. Он хотел сказать об этом сегвану, но неожиданно подумал: Моему меньшому братишке сейчас было бы столько же. И он сказал только:

– Земля велика, сын кунса. Хватит на ней места и мне, и тебе.

– Ты трус! – полетело в ответ. – Ты боишься!

Волкодав выдернул у него рукав и ушёл, не оглянувшись.

Охрана кнесинки должна была, не считая велиморцев, состоять из двух стягов. Один – дружинные витязи со знатным боярином во главе. Другой – городская рать, сиречь стражники, придирчиво отобранные думными старцами. Так велел старинный обычай. Он хранил память о тех временах, когда кнесы ещё не были правителями – просто вождями боевых дружин, приглашённых в город ради защиты от неприятеля. А стало быть, нынче не только отец выдавал замуж дочь: весь Галирад старался в том поучаствовать!

Ратники делились на три отряда, по числу городских землячеств: сольвенны, вельхи, сегваны. Волкодав немало порадовался, увидев среди них Аптахара. Опытный воин не первый раз приезжал сюда с Фителой и всегда нанимался служить на целое лето, его здесь знали и уважали, считали своим. И вот дождался почёта: поставили возглавлять сегванский отряд, торжественно опоясали старшинским поясом. Гордый оказанной честью, Аптахар пошёл даже на то, чтобы распроститься с купцом Фителой аж до будущего года. Если получится, ближе к новой весне он разыщет его на сегванском побережье, откуда они обычно начинали свой путь в земли сольвеннов. А не получится – всяко встретятся потом в Галираде. Что касалось заработка, поездка в Велимор золотых гор не сулила. Но, право же, стоило потерять в деньгах, чтобы про тебя потом говорили: тот самый, что сопровождал кнесинку к жениху!..

– Авдику тоже брали, да я не пустил, – поделился Аптахар с Волкодавом. – Мало ли что, кто-то должен род продолжать! Ничего, его дело молодое, ещё успеют ему дальние края надоесть… Так что ты скажи дружку-то своему, пускай глаз с девчонки не сводит…

Авдика, похоже, был не вполне согласен с отцом, но у сегванов не было принято идти наперекор родительской воле. Парень только вздыхал, рассматривая пригожие новенькие одёжки, которые уже шили для поезжан нарочно отряженные мастера.

А ещё горожане несли своей кнесинке подарки. Волкодаву эти подношения больше всего напоминали погребальные милодары, которые, по вере его народа, родичи и друзья складывали умершему на костёр. Эта мысль не нравилась Волкодаву. Одна беда: то, о чём совсем не хочется думать, знай упрямо лезет на ум.

Каждая уважающая себя мастерская считала своим непременным долгом поднести на память кнесинке произведение своего ремесла. Что-то государыня в самом деле возьмёт с собой на чужбину, что-то останется здесь и пополнит сокровищницу крома, став потом, может быть, подарком заморскому гостю. Какая разница? Главное, поспеть с приношением и услышать из уст самого кнеса: «Моя дочь благодарит тебя, мастер».

Не говоря уж о том, что востроглазый и любопытный народ, конечно, тоже решится заполучить к себе в дом нечто похожее. По крайней мере с того самого верстака!

Стекловар Остей сложил к ногам правителя бусы, игравшие живыми радужными цветами, каких в Галираде никогда ещё не видали, и удивительную посуду: ковшик, миску, чашку и ложку – всё стеклянное.

– Любо-дорого посмотреть на такую работу, мастер Остей, – сказал кнес, восседавший в кресле-престоле посередине двора. – Вот только что с нею делать, кроме как любоваться? От горячего треснет, а уронишь – побьётся…

Добрый Остей был готов отвечать за изделия своих рук. Он соступил с ковра на твёрдые дубовые плахи, которыми был вымощен двор, поднял над головой прозрачную ложечку и уронил её на мостовую. Кнес, ожидая жалобного дрызга, успел досадливо поморщиться, но брови тут же изумлённо взлетели. Ложечка упруго подпрыгнула и осталась лежать совсем целая и невредимая.

– Я её на камни ронял! – гордо заявил мастер.

– Колдовство!.. – немедля послышалось из глазевшей толпы.

Волхв, присутствовавший при дарении подарков как раз для такого случая, взял ложечку в руки и во всеуслышание заявил:

– Нет здесь никакого колдовства.

– Наука! – воздел палец стекловар, и Волкодав окончательно убедился, что здесь не обошлось без Тилорна. Остей же нагнулся за чашкой и потребовал: – Кипятку мне!

Юный сын рабыни живой ногой слетал на поварню и притащил большой черпак кипятку. Кипятка хватило наполнить и чашку, и миску, и ковшик. Тонкое стекло запотело по краям, но лопаться и не подумало.

– Наука!.. – со значением повторил стекловар…

Позже всех, в самый последний день, явился со своим подарком мастер Крапива. Когда он развернул мягкую замшу, толпившиеся люди, а пуще всех воины попросту ахнули и подались вперёд. На ковре у ног кнеса, отражая каждым колечком синее небо, переливалась маленькая – как раз на девичье тело – кольчуга. А при ней наручи, поножи и шлем. Блеск металла был не серебряный и не стальной, а совсем особенный, никогда прежде не виданный.

Глузд Несмеянович так удивился, что даже забыл сурово выговорить мастеру за воинский доспех, дерзостно поднесённый дочке. Он сам взял в руки кольчатую броню, осмотрел с лица и с изнанки, растянул туда и сюда, поскрёб ногтем звено, отыскивая, в каком месте заварено, но так и не нашёл.

– Этот доспех не боится ни соли, ни сырости, государь, – возвысив голос, чтобы слышали все, сказал Крапива. – В морской воде кипятили!

Галирадские витязи дружно зароптали, обсуждая диковину. Можно было спорить на что угодно, что нынче же к вечеру дверь мастерской Крапивы сорвётся с петель.

– Я воспретил своей дочери сражаться, – всё-таки напомнил кнес.

– Так ведь мало ли что, государь, в дороге случится, – смело возразил бронник. – Стража стражей, а в броне всяко надёжней!

О том, что велиморскому Хранителю Врат приличествовала сведущая в военном деле жена, Крапива на всякий случай промолчал. Равно как и о том, что теперь его мастерская вполне могла дождаться заказчиков из самого Велимора, но уж это всем было ясно и так. Волкодав покосился на посла, внимательно щурившего глаза, потом на ревнивых оружейников, стоявших поодаль. Они наделали очень хороших мечей. Не таких, конечно, как узорчатый меч Волкодава, но всё равно неплохих. Все эти клинки, как один, были на крепкую мужскую руку. Теперь мастера кусали локти: до лёгкого и замысловато украшенного не додумался ни один. Хотя бы под предлогом – игрушечный, мол, для сынишки, которого кнесинка всенепременно родит воителю-мужу…

…А над вятшим стягом, над тем, что должен был состоять из дружинных воителей, поставили главенствовать боярина Лучезара. Рассуждение кнеса можно было понять. Лучезар как-никак приходился кнесинке пусть дальним, но родственником. Он был молод, крепок и весьма проворен с оружием, а в бою – отменно смекалист. Что же до излишней вспыльчивости и спеси, их, по мнению Глузда, важное поручение должно было поубавить.

Когда Волкодав об этом прознал, на него напала тоска. Лучезар, понятное дело, составил свой стяг из собственных отроков, выбрав тех, кто был ему особенно люб. Были там и двое наёмников: Плишка и Канаон.