Надо полагать, по этому самому закону Волкодав выходил чудовищным грешником. Ведь не случайно для него встречи с прошлым обычно заканчивались чем-нибудь неприятным. Или вовсе опасным. Вроде сумасбродного Канаонова братца. Ибо нынче, как раз когда отходил от причала сегванский корабль и уже трудновато делалось различить в пёстрой толпе знакомые лица, в Восточные ворота въезжал с семейством Кавтин. Волкодав вздохнул, подумав о нём. Ему хотелось надеяться, что парень всё же поразмыслил и кое-что понял. Однако убрались они с Эврихом поистине вовремя. А когда-либо возвращаться в Кондар и проверять, докончил или нет Иннори свою вышивку и купили ли ему веннского пса… вряд ли это было разумно. Почему так получалось, что отовсюду, где Волкодаву доводилось задерживаться, он затем поспешно уносил ноги, причём навсегда?… Взять хоть Галирад… Да и здесь, в Кондаре, чью благосклонность он завоевал? Великого вора, не нажившего от трудов праведных ни единого медяка. Вот уж будет чем похвастаться перед Старым Псом, когда Хозяйка Судеб заполнит веретено и взмахнёт острыми ножницами, вытеребив нить его жизни…

Они все пришли проводить корабль: и Сигина, взятая благодарным Улойхо в свой дом, и Дикерона со спутницей, и цветущая Рейтамира, сопровождаемая Кей-Сонмором. «А что? – будто бы заявил Лута своему почтенному батюшке. – Ты вот завёл себе усадьбу, хотя все прежние Сонморы были бездомными. Ну и я стану первым, кто женится…» Он уже купил Рейтамире черепаховые гребни для волос и обещал разузнать, что легче устроить: самим ехать в Галирад к знаменитому Декше или заплатить какому-нибудь мореходу, чтобы доставил одноглазого поэта в Кондар.

Дикерона крепко обнял Волкодава жилистыми руками в сетке белеющих шрамов. «Прощай, оборотень, – сказал он. – Счастливо тебе». «Может, ещё увидимся…» – понадеялся венн и запоздало сообразил, что ляпнул не то. Дикерона усмехнулся: «Если я встречу святого, который, как предсказала гадалка, вернёт мне глаза, может, и вправду увидимся… – Запустил руку в рукав, расстегнул узкие пряжки и протянул Волкодаву длинные ножны: – Держи на счастье». Волкодав не придумал ничего лучше, чем отцепить от пояса старый боевой нож и сунуть его мономатанцу в ладонь: «Повстречай своего святого, друг».

Сумасшедшая Сигина подошла к нему последней, и он опустился перед старой женщиной на колени. «Я всё забываю рассказать тебе, – шепнула она, – про того венна, который был моим сыном. Я вспомнила знаки у него на поясе и на сапогах». «Какие знаки?» – отчего-то насторожившись, спросил Волкодав. Сигина, ласково улыбаясь, смотрела ему в глаза. «Он из рода Волка, – сказала она. – И у него вот тут, на левой щеке, две родинки. Это я к тому, чтобы ты сразу узнал его, когда встретитесь. Ты не забудешь ему передать, что я жду в гости и его, и тебя?…»

Возле мачты корабля был устроен трюмный люк, огороженный парусиновой занавеской таким образом, чтобы не поддувал ветер. Время от времени из люка высовывалась рогатая голова, и над палубой разносилось мычание. В трюме путешествовала пёстрая корова, любимица Астамера, не боявшаяся ни качки, ни иных морских неудобств. Когда-то давно над её хозяином пробовали смеяться. Потом прекратили. Нрав у Астамера был тяжёлый, рука – тоже. Вдобавок и мореплавателем он был замечательным. Ну и пусть себе доит свою пеструшку прямо посреди океана, коли так уж охота. В конце концов, кто не знает, что самого первого сегвана вылизала своим языком из соли, скопившейся на берегу, божественная корова…

Мыш, которому очень не нравилось в море, отсиживался либо в трюме вместе с большим тёплым животным, либо влезал за пазуху Волкодаву.

Йарра сидел между аррантом и венном. На нём были крепкие сапожки, плотные штаны, стёганая курточка и новенькая рубашка. Всё казалось ещё жестковатым и как бы не своим, ещё не обмялось по телу, не вобрало его запах. Прежние обноски были тщательно выстираны и уложены в сумку. За неполный год сиротства старая одежда сделалась Йарре коротка и к тому же до того изодралась и вытерлась, что вряд ли пристойно было в ней даже мыть корабельную палубу. Следовало бы подарить её нищим или пустить на тряпки, но поступить так с рукоделием погибшей матери Йарра не мог.

Он знал, что берег его родины покажется ещё очень не скоро, но это не имело никакого значения. Ему хотелось побежать на самый нос корабля и стоять там, не сводя глаз и даже не моргая от ветра, пока не поднимется над горизонтом земля. Йарра хорошо помнил расставание с родиной. Он ведь был тогда уже совсем взрослым. Конечно, не таким взрослым, как теперь, но всё-таки. Он помнил, как медленно погружался в воду Заоблачный кряж, как величавые пики сперва превратились в гористые острова, разделённые морем, потом стали неотличимы от туч, вечно кутавших сгорбленные плечи хребтов, и вместе с этими тучами наконец растворились в небесной дымке, растаяли без следа.

Последним пропал из виду двуглавый исполин, священный Харан Киир…

Нет, всё же Йарра был тогда недостаточно взрослым. Он был глуп и не особенно понял, отчего заплакала мама. У него тоже немного щемило сердце, как и надлежит на пороге нового и неведомого, но плакать не хотелось нисколько. Ему было радостно, тревожно и интересно, а бояться он не боялся. Да и с чего бы, ведь были с ним рядом и мама и отец, и какая сила могла их разлучить?!.

Теперь он твёрдо знал: как только впереди покажется суша, он различит мужчину и женщину, стоящих возле края воды. Причалит корабль, и мама бросится его обнимать и, конечно, снова заплачет, а отец станет рассказывать, как Змей нёс их через море и как потом они ждали на берегу, зная, что сын обязательно возвратится…

Йарра верил и не верил в им самим придуманное чудо Богов. Он собрался было засесть на носу корабля чуть не прежде, чем тот покинул причал, но устыдился трудившихся на палубе мореходов. Когда же осталась позади пристань и люди больше не оглядывались на заслонённый мысом Кондар (одна цитадель да верхние усадьбы Замкового холма ещё плыли над макушками скал), Йарра дёрнулся было со скамьи, но Эврих его удержал.

– Ты куда? – спросил аррант. Он хорошо знал речь Озёрного Края и без труда беседовал с мальчиком на языке его матери.

– Я хочу смотреть вперёд, – объяснил Йарра.

– Смотри лучше отсюда, – посоветовал Эврих. – А то погладит тебя Астамер ремешком, до Тин-Вилены больно будет сидеть.

– Почему? – удивился Йарра. – Разве я там кому-нибудь помешаю?

На корабле он путешествовал всего второй раз, а сегванские лодьи до сих пор видел только с берега.

– Ты знаешь, что такое «косатка»? – строго спросил его Эврих. Йарра непонимающе смотрел на него, и молодой аррант пояснил: – Это кит двадцати локтей в длину и с во-о-от такими зубами. В безднах океана водятся и более крупные существа, но других столь свирепых тварей Морской Хозяин не создал. Поэтому сегваны и придумали называть свои боевые лодьи «косатками». У них есть корабли для торговли и странствий, именуемые «белухами», но те менее быстроходны. Так что нам повезло: домчимся единым духом и времени не заметим.

Йарра обвёл глазами длинный корабль, словно впервые увидев его.

– Значит… «косатка»? – прошептал он наконец. Он всегда шептал, когда волновался. Эврих кивнул, и мальчик спросил по-прежнему еле слышно: – Они… будут сражаться? Нападать на корабли, которые встретятся в море?…

– Не будут, – сказал из-под скамьи Волкодав. – С сытым брюхом в драку не лезут. Ну там… разве если на них самих кто-нибудь нападёт… Ты видел, сколько тюков и бочонков они уложили под палубу?

Эврих хмыкнул:

– Я полагаю, почтенный дедушка нашего Астамера нынче плюётся и топает ногами на небесах. Когда сам он был жив и плавал по морю, на ясеневые палубы «косаток» восходили только кровные побратимы, вздумавшие искать добычи и славы в дальнем походе. Они гнушались мирной торговлей и брали богатства только мечом. И если шторм или погоня вынуждали посадить пленника на весло, с ним после этого обращались как с равным…