Йарра зачарованно слушал.
– А теперь, – продолжал Эврих, – неблагодарные внуки продают места на скамьях всяким сторонним людям вроде нас, вздумавшим от нечего делать путешествовать через море. Срам, да и только!
Волкодав напомнил:
– Ты ему не сказал, почему его выгонят, если он пойдёт стоять на носу.
– Ну, это совсем просто, – улыбнулся аррант. – У других кораблей мало вёсел, только чтобы к берегу подходить. А у «косатки» – по всему борту, чтобы догонять жертву и удирать от погони. Так вот, где самые длинные и тяжёлые вёсла?
Йарра подумал и догадался:
– На носу!
Эврих кивнул.
– Правильно. А ещё там, на носу, всего сильнее качает во время ненастья. И больше захлёстывает из-за борта, если корабль идёт против волны. Наконец, опять-таки в старину, когда сильные кунсы бились за власть, перед морским сражением каждый выстраивал свои корабли в ряд, и воины связывали их борт к борту. Начинался бой, связки вдвигались одна в другую, словно два гребня… – Эврих показал пальцами, как всё происходило. – А значит, люди, сидящие впереди мачты, прежде других ввязывались в драку. Теперь сам подумай, где самое почётное место на корабле?
На сей раз Йарра ответил без колебаний:
– На носу!
– Вот именно, – кивнул учёный. Буковки на берёсте держались прочно, не расплываясь в едкой морской воде. Это радовало арранта и подогревало его красноречие. – Когда ты проживёшь побольше, мой друг, ты сам убедишься: если какой-нибудь обычай лишается своей жизненной основы, его внешняя сторона живёт ещё долго и притом очень ревностно соблюдается. Даже более ревностно, чем в старину.
Йарра напряжённо хмурил брови, силясь понять:
– Это как?…
– Ну вот если бы у Астамера на корабле вправду была дружина героев и паренёк вроде тебя выскочил бы к форштевню, все только посмеялись бы и сказали, что, верно, от пострелёнка следует многого ждать. А теперь точно выдерут ремешком, поскольку сами в глубине души знают, что не герои, но изо всех сил притворяются…
Йарра при этих словах покосился в сторону соседней скамьи. Там сидел Гарахар со своим приятелем, рыжим Левзиком. Йарра помнил, каков герой Гарахар был в «Сегванской Зубатке», где осталась висеть на стене его размочаленная дубинка.
– Или вот тебе ещё пример, – сказал Эврих. – У нас в Феде…
– Где?…
– Это мой родной город в Аррантиаде. Так вот, по соседству с нами жила одна женщина, до того злая и сварливая, что никто её и замуж не взял. Она даже с матерью своей каждый день бранилась и всем рассказывала, как та ей жизнь переела. Не знаю уж, кто там был прав, кто виноват, но – во имя сандалий Посланца, сбежавших из-под ложа утех! – крик стоял на всю улицу. Потом мать отправилась на Небесную Гору, и что? Дочка поставила ей на могилу глыбу радужной яшмы, да не из местной каменоломни, – за сумасшедшие деньги привезла из-под самого Аланиола…
Йарра не знал, что такое Аланиол и где он находится, но спрашивать не стал, чтобы не портить повествования.
– Дело было лет двадцать назад, – продолжал Эврих. – Я был дома в прошлом году… До сих пор каждый день ходит смывать с камня пыль и птичий помёт. Сажает цветы, выпалывает сорную траву и, как говорят, непременно плачет: «Матушка, не сердись на меня!»
Произнеся эти слова, молодой аррант осёкся, внезапно сообразив, что красноречие завело его слишком далеко. Он торопливо покосился на Йарру, собираясь утешать сироту, но сразу увидел, что необходимости в этом не было. Йарра сидел на скамье, забравшись на неё с ногами и обхватив руками колени. Он задумчиво смотрел вдаль, и ветер нёс его длинные светлые волосы. Чистое мальчишеское лицо показалось Эвриху строгим и неожиданно взрослым.
– Прости, – всё-таки сказал аррант. И покаянно развёл руками: – Язык у меня слишком длинный, это уж точно…
Йарра пожал плечами.
– Я мужчина, – ответил он Эвриху. – Мне следовало бы огорчаться, если бы кто-нибудь из моей родни познал недостойную смерть. А мои родители храбро обороняли от небесной напасти наш дом и меня, своего сына. Моё сердце полнится радостью, когда я вспоминаю их смелость.
Морская качка на него, как и на Эвриха, не действовала совершенно. Аррант молча смотрел на Йарру, поражённый, какими словами заговорил вчерашний робкий сиротка, трактирный мальчик на побегушках. А Йарра подумал и добавил:
– Ты, как я понял, пишешь книгу о народах, живущих в разных краях. Напиши в ней и про нас, итигулов. Если кого-нибудь из нас забирает болезнь или Боги снегов и камней, мы продолжаем кормить и поить его душу, пока не сменится луна, а потом отпускаем ликовать и веселиться на священной вершине Харан Киира. Когда над ней горит зелёная радуга, мы знаем, что это пращуры радуются за нас. А если кого-то из племени убивают враги, за него мстят!
Волкодав при этих словах открыл глаза и повернул голову. Эврих достаточно хорошо знал венна и сразу угадал, что именно зацепило его в речах Йарры. Он понял, что не ошибся, ибо Волкодав проговорил:
– Ты называешь себя итигулом и рассуждаешь так, будто вырос в горах. Но у тебя была ещё мать, да и сам ты родился в Озёрном Краю!
Йарра не смутился.
– Я мужчина, – повторил он. – Я должен быть таким, каким был мой отец. Если бы моя мать хотела причислить меня к своему племени, ей следовало бы родить меня девочкой.
Ветер подхватил эти слова и понёс их над морем, и Йарру посетило странное ощущение. Он как будто предал кого-то. То есть он в своей жизни ещё ни разу не поступал против совести, да и теперь душой не кривил: сказал то, что, по его мнению, надлежало сказать. Откуда же пришло чувство, будто отодвинулась хранящая тень, будто совсем рядом обиженно отвернулся кто-то незримый, но очень для него дорогой?…
Мыш высунулся из-за пазухи у Волкодава, обречённо понюхал воздух и убрался обратно в тепло. Ему, как и Астамеру, очень не нравился этот ветер. То ли дело в пещерах, где воздух вечно тих и спокоен, где его столетиями тревожат лишь быстрые взмахи маленьких кожистых крыльев…
– Значит, – спросил Эврих, – ты твёрдо решил вернуться в род своего отца?
Йарра кивнул.
– Они иногда спускаются в Тин-Вилену. Они признают меня и заберут с собой в горы.
– Ого! Горцы в Тин-Вилене!… – удивился Эврих. – Похоже, времена и вправду меняются. Я слышал, раньше купцам приходилось карабкаться под самые ледники, чтобы разыскать итигулов!
– Это так, – важно подтвердил Йарра. – Дед моего отца первым понял, что следует спуститься на равнину и самому присмотреть достойную вещь, не дожидаясь, пока тебе привезут какой-нибудь хлам, да ещё и сдерут за него втридорога.
– Ты, наверное, будешь первым итигулом, вернувшимся из-за моря, – сказал учёный аррант. – Вряд ли кто-нибудь из твоей родни путешествовал столь далеко и так долго жил в большом городе. Ты о многом расскажешь им и станешь уважаемым человеком… А чем, если не тайна, твоё племя торгует с жителями равнин?
– На равнинах. – с гордостью ответил Йарра, – нет стремительных горных козлов, что чешут шеи о камни, оставляя на них несравненную шерсть. Там нет смельчаков, готовых собирать эту шерсть по неприступным утёсам. И подавно нет мастериц, чтобы напрясть ниток и сделать ткань легче пуха, жаркую, как объятия любимой.
Двоим взрослым мужчинам потребовалось усилие, чтобы не расхохотаться при этих словах.
– А почему, – спросил Волкодав, – твой отец покинул Заоблачный кряж и остался жить в Озёрном Краю?
Йарра ответил чуть-чуть быстрее, чем следовало бы:
– Потому что мы, итигулы, можем жить всюду, а у нас в горах – только люди наших кровей. Мой отец любил мать и не хотел везти её туда, где она непременно зачахла бы и умерла.
– И за море они с ней, видать, по этой же причине пустились… – проворчал Волкодав.
Йарра опять объяснил с подозрительной готовностью:
– Есть, наверное, сыновья достойней меня, но я знал, что не дело отцу держать передо мною ответ.
Венн переглянулся с аррантом. Поручение Вионы, благодаря которому их кошельки туго наполнились серебром, оборачивалось неожиданной стороной. Мальчишка, конечно, не врал, ибо жители Шо-Ситайна считали ложь грехом и величайшим пороком. Но и всей правды не говорил.